Ein Teil von jener Kraft

Да знаю я, сколько дней в июне. Тридцать. Но у меня тридцать один уже шестнадцатый год подряд. Я не могу просто так пропустить эту дату, забыть ее, перевести в обычную календарную, чтоб первое июля было просто первым июля, а июнь ни днем ни часом (или двумя по московскому времени) больше. Однако вчера не нашла я в себе ресурса, чтобы об этом сказать в очередной раз или вообще как-то озвучить.

( Read more... )

А у нас вот такое сегодня глобальное потепление:


( Read more... )

Предыдущий отрывок

Начало всей саги

Посещение “параллельной реальности” оказало на всех вовлеченных неизгладимое впечатление. На Веру, наверное, больше всех: она ведь была среди нас самой младшей. То ли из-за нашего приключения в лесу, то ли она в “Гагарине” пришлась “не ко двору”, но Вера все время ревела. Просилась обратно домой.

Конечно, она скучала по маме. Это само-собой: мы все тосковали — для многих ведь это был первый в жизни отрыв от родителей, да почти сразу на месяц. А Вера такая совсем еще маленькая... Ей, может, было бы лучше в “Солнышке”, со сверстниками-восьмилетками, да и с педагогами там, кажется, повезло больше, чем в нашей “Ракете”, где и вожатая, и воспитательница, явно, не слишком любили детей. Все малыши в “Солнышке” казались со стороны такими беспечными, жизнерадостными... А в нашем отряде — куда ни глянь — одни хмурые лица. Зато мы тут с Верой, пожалуй, впервые за всю жизнь не ссорились, находясь в группе других ребятишек: большинство из которых относились к ней, как к салаге, и я своим долгом считала защищать ее постоянно. Самой мне от этого было не легче, тем более, сестра то и дело реветь начинала. И ведь не только она тосковала по дому, и мне к маме очень хотелось, но опускаться до рёва я себе не позволяла. И дерзко смеялась я вместо этого: нарочито, “демонически”, как в лесу, когда мы заблудились, — так было слезы скрывать чуточку легче.

Вера тоже стала свои скрывать от меня — понимала же, что мне ее слезы, словно нож по сердцу. Бывало, качаемся на балансире — она сидит напротив меня, а лицо отвернула, смотрит вдаль через плечо, куда взгляд, полный слез, не доставал. Может, ждала, когда там на горизонте появится, словно добрый волшебник, силуэт кого-то из наших родителей, приблизится и заберет нас домой, как с “площадки” кто-нибудь забирал год назад по вечерам. Но у родителей возможности не было каждый вечер в “Гагарина” приезжать, даже если разлука с детьми им тоже казалась нелегкой. Любой из родителей мог бы свое дитя там навестить, как только душа не вытерпит, в конце-концов, лагерь был в черте города, но им строго-настрого было велено приезжать только в “родительский день” — то есть формально один раз за всю смену. Эта формальность каждый выходной игнорировалась. В первую же субботу приехала тетя Галя и забрала Веру домой.

Это событие на меня повлияло двояко. ( Read more... )

Читать дальше

Два человека спросили сегодня, а чего это я не стригусь-то. Спросили, правда, по-разному. Первому (им был Злыдень-Средний) невдомек оказалось, что парикмахерские у нас до сих пор не работают. Зато у них там в Москве уже визовый центр открыли и разрешили визиты в ЮК на основании посещения родственников. А у них с Кисой как раз намечается в августе отпуск, где же его еще проводить. “У нас, разумеется!” — сказала я, но с Гейбом пока не делюсь этой новостью, как бы с ним плохо не стало от одной мысли, что нам привезет кто-нибудь московский коронавирус. Он даже, узнав о том, что по дороге из Теско сегодня Даша вдруг захотела посетить нас в саду, в дом не заходя, предложил, чтобы я маску надела. Я не стала ее надевать, что я, дура что ль, с Дашей при встрече обменялись мы не объятиями и не рукопожатиями, а ногопостукиваниями, ограждая все прочие органы, которыми мы бы друг друга могли заразить ненароком, с лицами на расстоянии полутора метров, как минимум.

Даша была второй, кто про стрижку меня спросил. Она знает, конечно, что парикмахерские откроются лишь 4-го июля (если нас тут второй волной не накроет). Даше нравится, когда я со стрижкой, а не такая лохматая, как сейчас, но как же мне стричься-то, где? Даже когда все салоны откроют: в Принцес Рисборо меня вряд ли сумеют (как надо) постричь, а к Джонатану идти я еще долго бояться буду. И метро в Лондоне, и Ливерпуль-стрит, где народу, поди, и сейчас уже до хренища, я боюсь, и “салона” его, где на площади, едва ль превышающей размеры той комнатки, где я локдаун свой провожу, работают три парикмахера сразу с тремя клиентами. И хотя в своей комнатушке я тоже одна не бываю почти, но Джинджер и Фред — это все же мое семейство, а Джонатан и еще пятеро там на таком же примерно пространстве — это ж целый очаг инфекции. Буду, видно, ходить долго лохматой, косу отращу.

Пока мы с Дашей сидели в саду, ( Read more... )

Вере сегодня исполнилось бы 54 года. Очень кстати, первая часть "О святом" созрела к публикации именно сегодня. Основную часть времени на работе я занималась - анализом Спринта 53 (там такие маркеты - голову можно сломать), но время от времени меня влекло смотреть статистику посещений в ЖЖ - накой, спрашивается?

С Надей списалась в Вотсапе, хоть она до сих пор не ответила "про обиду" и вообще ничего не писала с тех пор, как объяснить пообещала. На мое первое сообщение сегодня: "Как ты там, жива-здорова? Как бабушка?" - она не ответила, а на второе с линком на "О святом" ответила сразу: конечно, ей это интересно, и конечно, будет читать, а сразу не отвечает лишь потому, что за бабушкой нужен глаз да глаз, ответственность-то какая... Я ее понимаю и очень жалею.

В обед сбегала в Прет, ела сэндвич и суп у монитора. Носила разные носки - никто внимания не обратил.

Вечером Гейб бутылку Carignan открыл под бутерброды с немецким ржаным и проскуито. Вино отличнейшее. Посмотрели Eastenders.

Вера (17/05/1965 - 01/07/2007)

Не утешайте меня...

На экране физиономия инопланетного путиневодителя, напоминающая известное политическое лицо Российской Федерации, неумело слепленная мною доступными средствами анимации четыре года назад. У нас с Людмилой “night in” – разгрузочный день, вечер лентяя и погода подстать. Неуютный и неприкрашенный лаунж без штор, с диваном и телевизором, на полу блюдо с нарезанными кусочками груш и нектаринов. В ДВД-плеере диск, который боялась смотреть более года. Или не боялась. Не ленилась. Не хотела причинять себе боль. Четырех человек, которых я собственноручно вмонтирывала в кадры из роликов пяти часовых видеокассет всего-то четыре года назад, иначе как в этом кино уже не увижу никогда...

Закрываю глаза и слушаю удары собственного сердца. Сейчас я их открою и начну хлюпать носом и размазывать по щекам слёзы, стыдиться своей реакции в присутствии Людмилы и ждать от нее жалости к себе.

Но открываю и вижу на экране уже не анимацию, а живое лицо, которое видела последний раз чуть больше года назад уже сильно изменившимся, оно тогда таяло, уходило от меня необратимо, навсегда, как таял и становился немощным голос – и мне казалось, что это всё, что будет потом всплывать передо мной, едва услышу лишь звук родного имени...

И вдруг на сорок минут одного любительского фильма, а потом на полтора часа еще одного (вечер всё не кончался, в блюде еще были фрукты, а за окном дождь) я вдруг оказалась там, где никто не умирал. Ну вот просто не случилось чувства, которое ждала – что вот виду её (и её, и его, и его) – а её (и их тоже) уже нет... Или – господи, как же недавно это было, будто бы только вчера, а вот-нате-здрассте, куда ж люди-то подевались, как же так?

Я вдруг оказалась в другой реальности. В той, где четыре года назад лепила этот фильм, ржала до коликов в животе над отдельными эпизодами, в перерывах звонила сестре и хвасталась своими приёмчиками видеомонтажа. И четыре года спустя так же смеялась, просматривая всё те кадры, и в которой я словно вдруг снова могу набрать знакомый номер телефона, услышать родной голос, который будет звучать так же беззаботно и весело, как в этом фильме, и сказать ей: «Вот снова я этот фильм на ДВД поставила. Ну и ржака.» И она ответит мне: «Пожалуй пойду поставлю его тоже. Вместе смотреть будем.»
...
Пока не погасли последние титры... 

Когда Вера была маленькой девочкой, она любила, чтобы ей чесали спину. Взрослые ей это делали с удовольствием, мама говорила, что у Верочки спинка шелковая, ее и гладить приятно. У меня ж кожа была как кирзовый сапог,( Read more... )

Никогда не знаю, какое обычное явление вызовет ассоциацию с сестрой. То здание пост-офиса под железнодорожным мостом DLR, мимо которого я спешу по утрам на работу, напомнит отправляемую бандероль с белыми штанишками и льняной блузочкой со стильными верёвочками и длинным рукавом. Я покупала их в обеденный перерыв в Гэпе для Веры, чтобы было ей комфортно гулять в жаркую погоду... То запах жидкого голубого мыла «Анти-Бактериал» вернёт в Рождество 2003 года, которое мы праздновали вместе. В нашей квартирке было тесно и весело вместе с гостями, запах мыла, которого я прикупила в Костко накануне зачем-то целый ящик, уже притупился, и после отъезда гостей мы им мылились, параллельно другим событиям, месяцев 20, заменив потом на другие сорта, покупаемых уже в розницу. Но капля «Анти-Бактериала», втёртая в ладони почти 4 года спустя в туалете случайного кантри-паба, связала именно с ТЕМИ воспоминаниями: ёлка с ворохом подарков от «Санты», запоротые 2 протвиня пельменей, которым не хватило места в морозильнике, ворох одеял на диване и на полу, и Вера в пижаме и красном колпачке с белой помпушкой, изумленно разглядывающая содержимое блестящей заворотки: «Не фига себе рояль!...» То, набирая номер компании Телевест, чтобы связаться с подругой overseas, мои пальцы упрямо затыкали по цифрам номера, который они привыкли отстукивать автоматически... Сегодня механический женский голос компании Телевест прервал ошибочную связь сообщением: ( Read more... )

С прошлой среды я перестала звонить. Вера уже не могла отвечать на телефонные звонки. «Плохо, совсем плохо…» - поведали мне родные. «Она уже была ТАМ. Ее отпустили на три дня, чтобы с нами попрощаться.»

( Дальше идет несколько длинный и немного мистический текст, так что если чё – так лучше не читайте, я больше для себя эту хронику веду. )