ilfasidoroff (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
ilfasidoroff) wrote2020-10-11 01:08 pm
ilfasidoroff) wrote2020-10-11 01:08 pm
Entry tags:
Мои лагеря. Часть пятая: В назидание педагогам
Предыдущий отрывок
Начало всей саги
Посещение “параллельной реальности” оказало на всех вовлеченных неизгладимое впечатление. На Веру, наверное, больше всех: она ведь была среди нас самой младшей. То ли из-за нашего приключения в лесу, то ли она в “Гагарине” пришлась “не ко двору”, но Вера все время ревела. Просилась обратно домой.
Конечно, она скучала по маме. Это само-собой: мы все тосковали — для многих ведь это был первый в жизни отрыв от родителей, да почти сразу на месяц. А Вера такая совсем еще маленькая... Ей, может, было бы лучше в “Солнышке”, со сверстниками-восьмилетками, да и с педагогами там, кажется, повезло больше, чем в нашей “Ракете”, где и вожатая, и воспитательница, явно, не слишком любили детей. Все малыши в “Солнышке” казались со стороны такими беспечными, жизнерадостными... А в нашем отряде — куда ни глянь — одни хмурые лица. Зато мы тут с Верой, пожалуй, впервые за всю жизнь не ссорились, находясь в группе других ребятишек: большинство из которых относились к ней, как к салаге, и я своим долгом считала защищать ее постоянно. Самой мне от этого было не легче, тем более, сестра то и дело реветь начинала. И ведь не только она тосковала по дому, и мне к маме очень хотелось, но опускаться до рёва я себе не позволяла. И дерзко смеялась я вместо этого: нарочито, “демонически”, как в лесу, когда мы заблудились, — так было слезы скрывать чуточку легче.
Вера тоже стала свои скрывать от меня — понимала же, что мне ее слезы, словно нож по сердцу. Бывало, качаемся на балансире — она сидит напротив меня, а лицо отвернула, смотрит вдаль через плечо, куда взгляд, полный слез, не доставал. Может, ждала, когда там на горизонте появится, словно добрый волшебник, силуэт кого-то из наших родителей, приблизится и заберет нас домой, как с “площадки” кто-нибудь забирал год назад по вечерам. Но у родителей возможности не было каждый вечер в “Гагарина” приезжать, даже если разлука с детьми им тоже казалась нелегкой. Любой из родителей мог бы свое дитя там навестить, как только душа не вытерпит, в конце-концов, лагерь был в черте города, но им строго-настрого было велено приезжать только в “родительский день” — то есть формально один раз за всю смену. Эта формальность каждый выходной игнорировалась. В первую же субботу приехала тетя Галя и забрала Веру домой.
Это событие на меня повлияло двояко. С одной стороны, без сестры стало мне нехорошо и одиноко: подружиться с другими девочками я там не успела еще, постоянно опекая Веру, и к ее отъезду среди них не осталось уже ни одной, не успевшей обзавестись подружкой. У меня даже не было “пары”, чтобы шагать в отрядном строю.
С другой стороны, стало легче: Верина тоска уже не усугубляла мою собственную. Это не значит, что я перестала хотеть домой. Лагерь был просто ужасен. Наш отряд — полный отстой. Вожатая и воспиталка — две дуры. Днем спать заставляли. В столовой — съедать все без остатка, даже пшенную кашу на завтрак, или на ужин — молочный суп, буа-бе-ее… Нелли Иссаковна трусы нас стирать заставляла. Относились к нам — что та, что другая — порой, словно к детсадникам, а то вдруг, наоборот, призывали к “взрослой” ответственности.
Как-то раз мне там ночью вдруг стало плохо. Разболелся живот, затошнило. Для меня, с плохим аппетитом, да подпорченным вредными углеводами с самого раннего детства, это не было чем-то из ряда вон. Но в подобных случаях дома, я тормошила маму, она приносила ведро, меня рвало, мама ласково успокаивала, гладила спинку, пока я не засыпала, поутру я вставала здоровой. В лагере мне тормошить было некого, кроме воспитательницы или вожатой. Я к одной из них подошла — Нелли Иссаковна крепко спала и храпела. Дотронулась я пару раз до ее плеча — никакой реакции. Пихнула в бок ее — та и “рогом” не пошевелила.
Проснулась Елизавета Владленовна, когда я к ней подошла, спросила меня испуганно: “Тебе чего надо?”
“Тошнит”, — сказала я.
Вожатая вздохнула и повернулась на другой бок, ко мне задом. Я в него ткнула.
“Ну? — спросила она. — Чего тебе надо опять?”
“Мне плохо! — сказала я. — Мне очень плохо. Меня, наверное, вырвет!”
“Ну так а я-то при чем тут? — вожатая усомнилась. — Я же не врач! — зевнула и отвернулась опять, бросив мне через плечо. — Выйди-ка лучше на воздух”.
Я вышла. Меня продолжало мутить. Что с этим делать, когда рядом не было мамы, я не имела понятия.
Честно говоря, я очень смутно помню, что дальше произошло. Вырвало меня где-то там или нет — мелькают какие-то образы, где я на корячках, в лесочке возле сортира. Одна. Там холодно и темно. Очень муторно. И очень страшно.
Запомнила случай тот я лишь потому, что он на всю жизнь оставил нечто неизгладимое. И нет, я не имею в виду, что будь я педагогом — вряд ли бы стала сама лучше тех двух бездушных теток (мне все же хватило ума выбрать иную стезю, невзирая на педагогическое образование). Дело в том, что после того случая в лагере я стала бояться — не просто бояться, а бояться панически — двух вещей: 1) тошноты, 2) обращаться к кому-то за помощью, когда мне плохо. Почти за полвека последующей жизни два этих комплекса не раз приводили меня к печальным и неприятным последствиям.
Ничего приятного, в общем, в том лагере, в том самом первом в моей жизни опыте “романтики” и “самостоятельности” для меня не оказалось. И я порой так скучала по дому, по маме, по бабушке, по Вере, по маленькому Олежке, по своим друзьям с Краснофлотской, что по ночам просыпалась от слез. Мама навещала меня каждый выходной, и мне разрешалось тогда во время тихого часа уйти с нею на полянку, где мы устраивали пикник. Аля благоговейно вдыхала свежий лесной воздух и приговаривала: “Как хорошо-то у вас тут, доча! Cама бы не уезжала…” И мне было совестно ей признаться, что нет тут ничего хорошего, наоборот, все ужасно. Совестно, потому что я старше Веры, я, считай, уже взрослая и не буду проситься домой. И еще потому что мамины деньги за мою путевку уплачены… которых вечно у нас не хватало. Меня там кормили-поили, и маме глядеть было радостно, как я прибавляла в весе, а дома-то чем бы питалась я? Кусками черного хлеба с сахаром разве что между приемами пищи (не лучшей, не самой качественной, они с бабушкой не были искусными кулинарками, да и продуктов большого выбора не было). Уж во всяком случае вряд ли дома бы мне обеспечивали четырехразовое питание “витаминами и калориями”. Никогда я маме не жаловалась на свою несчастную жизнь в лагере, пусть бы думала, что мне было там так же приятно всю смену, как и ей пару часов на полянке.
(На фото мой отец примерно в этот же период, но совсем в другом пионерлагере - изображает Доктора Айболита)
Читать дальше
Начало всей саги
Посещение “параллельной реальности” оказало на всех вовлеченных неизгладимое впечатление. На Веру, наверное, больше всех: она ведь была среди нас самой младшей. То ли из-за нашего приключения в лесу, то ли она в “Гагарине” пришлась “не ко двору”, но Вера все время ревела. Просилась обратно домой.
Конечно, она скучала по маме. Это само-собой: мы все тосковали — для многих ведь это был первый в жизни отрыв от родителей, да почти сразу на месяц. А Вера такая совсем еще маленькая... Ей, может, было бы лучше в “Солнышке”, со сверстниками-восьмилетками, да и с педагогами там, кажется, повезло больше, чем в нашей “Ракете”, где и вожатая, и воспитательница, явно, не слишком любили детей. Все малыши в “Солнышке” казались со стороны такими беспечными, жизнерадостными... А в нашем отряде — куда ни глянь — одни хмурые лица. Зато мы тут с Верой, пожалуй, впервые за всю жизнь не ссорились, находясь в группе других ребятишек: большинство из которых относились к ней, как к салаге, и я своим долгом считала защищать ее постоянно. Самой мне от этого было не легче, тем более, сестра то и дело реветь начинала. И ведь не только она тосковала по дому, и мне к маме очень хотелось, но опускаться до рёва я себе не позволяла. И дерзко смеялась я вместо этого: нарочито, “демонически”, как в лесу, когда мы заблудились, — так было слезы скрывать чуточку легче.
Вера тоже стала свои скрывать от меня — понимала же, что мне ее слезы, словно нож по сердцу. Бывало, качаемся на балансире — она сидит напротив меня, а лицо отвернула, смотрит вдаль через плечо, куда взгляд, полный слез, не доставал. Может, ждала, когда там на горизонте появится, словно добрый волшебник, силуэт кого-то из наших родителей, приблизится и заберет нас домой, как с “площадки” кто-нибудь забирал год назад по вечерам. Но у родителей возможности не было каждый вечер в “Гагарина” приезжать, даже если разлука с детьми им тоже казалась нелегкой. Любой из родителей мог бы свое дитя там навестить, как только душа не вытерпит, в конце-концов, лагерь был в черте города, но им строго-настрого было велено приезжать только в “родительский день” — то есть формально один раз за всю смену. Эта формальность каждый выходной игнорировалась. В первую же субботу приехала тетя Галя и забрала Веру домой.
Это событие на меня повлияло двояко. С одной стороны, без сестры стало мне нехорошо и одиноко: подружиться с другими девочками я там не успела еще, постоянно опекая Веру, и к ее отъезду среди них не осталось уже ни одной, не успевшей обзавестись подружкой. У меня даже не было “пары”, чтобы шагать в отрядном строю.
С другой стороны, стало легче: Верина тоска уже не усугубляла мою собственную. Это не значит, что я перестала хотеть домой. Лагерь был просто ужасен. Наш отряд — полный отстой. Вожатая и воспиталка — две дуры. Днем спать заставляли. В столовой — съедать все без остатка, даже пшенную кашу на завтрак, или на ужин — молочный суп, буа-бе-ее… Нелли Иссаковна трусы нас стирать заставляла. Относились к нам — что та, что другая — порой, словно к детсадникам, а то вдруг, наоборот, призывали к “взрослой” ответственности.
Как-то раз мне там ночью вдруг стало плохо. Разболелся живот, затошнило. Для меня, с плохим аппетитом, да подпорченным вредными углеводами с самого раннего детства, это не было чем-то из ряда вон. Но в подобных случаях дома, я тормошила маму, она приносила ведро, меня рвало, мама ласково успокаивала, гладила спинку, пока я не засыпала, поутру я вставала здоровой. В лагере мне тормошить было некого, кроме воспитательницы или вожатой. Я к одной из них подошла — Нелли Иссаковна крепко спала и храпела. Дотронулась я пару раз до ее плеча — никакой реакции. Пихнула в бок ее — та и “рогом” не пошевелила.
Проснулась Елизавета Владленовна, когда я к ней подошла, спросила меня испуганно: “Тебе чего надо?”
“Тошнит”, — сказала я.
Вожатая вздохнула и повернулась на другой бок, ко мне задом. Я в него ткнула.
“Ну? — спросила она. — Чего тебе надо опять?”
“Мне плохо! — сказала я. — Мне очень плохо. Меня, наверное, вырвет!”
“Ну так а я-то при чем тут? — вожатая усомнилась. — Я же не врач! — зевнула и отвернулась опять, бросив мне через плечо. — Выйди-ка лучше на воздух”.
Я вышла. Меня продолжало мутить. Что с этим делать, когда рядом не было мамы, я не имела понятия.
Честно говоря, я очень смутно помню, что дальше произошло. Вырвало меня где-то там или нет — мелькают какие-то образы, где я на корячках, в лесочке возле сортира. Одна. Там холодно и темно. Очень муторно. И очень страшно.
Запомнила случай тот я лишь потому, что он на всю жизнь оставил нечто неизгладимое. И нет, я не имею в виду, что будь я педагогом — вряд ли бы стала сама лучше тех двух бездушных теток (мне все же хватило ума выбрать иную стезю, невзирая на педагогическое образование). Дело в том, что после того случая в лагере я стала бояться — не просто бояться, а бояться панически — двух вещей: 1) тошноты, 2) обращаться к кому-то за помощью, когда мне плохо. Почти за полвека последующей жизни два этих комплекса не раз приводили меня к печальным и неприятным последствиям.
Ничего приятного, в общем, в том лагере, в том самом первом в моей жизни опыте “романтики” и “самостоятельности” для меня не оказалось. И я порой так скучала по дому, по маме, по бабушке, по Вере, по маленькому Олежке, по своим друзьям с Краснофлотской, что по ночам просыпалась от слез. Мама навещала меня каждый выходной, и мне разрешалось тогда во время тихого часа уйти с нею на полянку, где мы устраивали пикник. Аля благоговейно вдыхала свежий лесной воздух и приговаривала: “Как хорошо-то у вас тут, доча! Cама бы не уезжала…” И мне было совестно ей признаться, что нет тут ничего хорошего, наоборот, все ужасно. Совестно, потому что я старше Веры, я, считай, уже взрослая и не буду проситься домой. И еще потому что мамины деньги за мою путевку уплачены… которых вечно у нас не хватало. Меня там кормили-поили, и маме глядеть было радостно, как я прибавляла в весе, а дома-то чем бы питалась я? Кусками черного хлеба с сахаром разве что между приемами пищи (не лучшей, не самой качественной, они с бабушкой не были искусными кулинарками, да и продуктов большого выбора не было). Уж во всяком случае вряд ли дома бы мне обеспечивали четырехразовое питание “витаминами и калориями”. Никогда я маме не жаловалась на свою несчастную жизнь в лагере, пусть бы думала, что мне было там так же приятно всю смену, как и ей пару часов на полянке.
(На фото мой отец примерно в этот же период, но совсем в другом пионерлагере - изображает Доктора Айболита)
Читать дальше
no subject
LiveJournal categorization system detected that your entry belongs to the following categories: Дети (https://www.livejournal.com/category/deti?utm_source=frank_comment), Образование (https://www.livejournal.com/category/obrazovanie?utm_source=frank_comment).
If you think that this choice was wrong please reply this comment. Your feedback will help us improve system.
Frank,
LJ Team
no subject
no subject
А папа был явный затейник! И много таких интересных фоток с папой? Наверняка есть в роли Деда Мороза или Нептуна. У нас в лагере постоянно устраивали день Нептуна. Вот уж было раздолье для переодеваний и раскрашиваний- русалки, черти, цыгане. Сам чёрт ногу сломит в таком вертепе.
no subject
no subject
Какой Айболитушко-то зловещий
А воспоминания - ага, просто пичалька какая-то. Мне было жалко девочку Таню.
Re: Какой Айболитушко-то зловещий
А девочку Таню мне тоже жалко, дядя Сережа.
no subject
no subject
no subject
no subject