Поезда, пассажиры, п**дёж

[ilfasidoroff]

С поездами фигня целый день – и в метро и с электричками Chiltern-нашими-Railways. К моему утреннему 7.31-му (я им нынче езжу, вместо чуточку более позднего 7.36-го) прицепили лишь два вагона вместо обычных трех. Результат: толпа пассажиров стоячих, кто-то пёрнул на весь вагон так, что даже сидячим всем стало невмоготу. А на обратном пути в недоукомплектованном 17.50-м еще интереснее случай произошел.

Он был мало того, что недоукомплектован, так еще и конструкции не той: стоять можно было лишь в тамбуре, да на тех клочках прохода между сиденьями, где стоячим можно держаться за поручни на спинках кресел, дабы не упасть, если вдруг кто-то пёрнет тряхнет. А ехать именно этим поездом надо тесной толпе пассажиров: сесть на следующий – значит, прибыть в пункт назначения позже минут на десять (если кому до Хай Викама только, где большинство и выходит), а то и на полчаса (тем, кому ехать до Оксфорда, или чуть ближе, как мне, например). Но кому-то стоять двадцать пять минут до Хай Викама не западло: прут и прут пассажиры в и без того забитый вагон. В тамбуре кто-то потребовал громко, чтобы стоячие в проходе продвигались вперед: то есть, туда, где стоять неудобно. Какая-то женщина возмутилась: да с какой, говорит, стати, я должна двигаться-то, если мне тут стоять хорошо? И на том она не успокоилась, прицепилась, как банный лист, к тому пассажиру, который просил ее пропихнуться вперед: “А? Зачем? Зачем, я вас спрашиваю? Вы не видите что ли, что поезд битком, уже места нет и стоячим? Тут хоть я могу к поручню прислониться, а там мне цепляться за что? Я и так инвалид, между прочим!” Голос громкий и четкий, но с легким акцентом каким-то (впрочем и так уже явно, что не англичанка): ее слышно на весь вагон, и (сидя спиной к тамбуру) я обернулась: раз уж там стоит женщина-инвалид, кто-то ей уступить место должен, даже если она и сама-то ведет себя неприлично. В проходе чересчур много людей, чтобы разглядеть, кому голос принадлежит. В двух рядах кресел, ближе к тамбуру расположенных и предназначенных для инвалидов как раз, расселись одни мужики (они и сноровистее, и расторопнее нас, грешных баб, когда дело касается мест, которые надо занять как можно быстрее) — ни один из них не шевельнулся, все инвалиды должно быть.

И я тут себя повела, как примерно в тех случаях, когда натыкаюсь в метро на попрошаек-бомжей или хоть даже на легитимных сборщиков мелочи в ведра в пользу всяческих благотворительностей: иду себе мимо. Меня гложет совесть, но денег в карманах никогда нет, а лезть в сумку, искать кошелек, выгребать мелочь – мне и некогда, и в облом; вжимаю голову в плечи и себе дальше спешу, “успокаивая” себя разными мыслями и противоречиями: им, мол, и без меня подадут, и мои сорок три пенса никого не спасут, и “да знаю я этих бомжей, им лишь бы собрать на укол, дура я что ли поддерживать их аддикции”, и “нахрен они тут, разряженные, собирают в ведра, у кого нынче карманные деньги-то есть”, “а вообще легитимны они ли, ведь и не знает никто, на что собирают-то”, и “хоть бы уж не позорились” (и бомжи, и благотворители с ведрами). Женщина в тамбуре в это время замолкла, и я повернулась обратно к макбуку лицом, пытаясь внушить себе, что ничего страшного не произошло.

Вдруг ни с того ни с сего женщина, что со мной рядом сидела (я в проходе, она у окна), прокричала в сторону тамбура, обращаясь к женщине-инвалиду: “Если вы сесть хотите, я вам уступлю!” Ехать ей всего лишь до Хай Викама, постоять – хоть бы что, да и те места, на которых мы с нею сидим, предназначены для инвалидов (как и два ряда с мужиками позади нас, но те так и сидят себе невозмутимо). Толпа расступилась, чтобы пропустить инвалида, я встала, чтобы моя соседка вышла в проход, а женщина-инвалид заняла ее место. По виду не скажешь, что инвалид: руки-ноги на месте, очки, небольшой лишний вес, небольшая одышка, запах курева и перегара (впрочем то и другое она могла заполучить, находясь рядом с теми, кто, кажется, ехал в Оксфорд на матч по регби), в руках две сумки, на спине рюкзак. Не снимая его, она шлепнулась в кресло у окна и заревела навзрыд.

Мне опять стало стыдно – за нее, но за себя больше. Я просто рядом сидела, ни слова не говоря, никаким жестом не предлагая участия своего, как и все прочие пассажиры. Ревела она минут десять, наверное, прежде чем та самая женщина, что уступила ей место, не предложила ей пачку бумажных салфеток. Инвалид с благодарностью их приняла. Я ведь тоже могла предложить, хоть у меня всего две салфетки, то есть вообще полторы: одна слегка попользованная, но за чистой ведь надо лезть в сумку, искать... Ну такой уж выдался день, видимо: нынче благотворитель не я. И никто другой, кроме единственной женщины (очень английской по голосу и по виду).

Мораль сей басни? Да нет никакой морали.

Инвалид и я сошли на одной станции.